По мнению той же Википедии, переход к нуклеарной семьи происходит при переходе от традиционного общества к обществу буржуазному. С этим трудно спорить, но в наших условиях такой переход, как и во всём другом, определяется жизнью сельчан в Большом городе, поэтому и становится запутанным-перепутанным. И в таком городе, постепенно осуществляется и будет всё более интенсивно осуществляться в будущем (да простится мне моя футурологическая претензия, хотя я не столько говорю о далёком будущем, сколько о начавшемся настоящем) переход от седовласой матери к молодой жене. Подобная жена, вступая в свои права, сможет решительно отказаться от традиций собственной семьи, которыми невольно обросла, и, прямо или косвенно, должна будет столь же решительно вынудить своего мужа, отказаться от традиций семьи, в которой, в свою очередь вырос он. Понимаю, сегодня такая позиция, кажется изначально конфликтной, провоцирующей конфликт, но на самом деле более конфликтной для женщины, жены, сегодня становится именно традиционная семья. Разрушение же традиционной семьи, сделает подобный образ Жены и её привилегии, привычным и даже нормативным.

Можно предположить, что будущие трансформации нуклеарной семьи приведут к соответствующим трансформациям и в наших браках. По крайней мере, начнёт исчезать не только серьезная зависимость от мнения родителей (это не самое страшное), но и серьезная зависимость самих родителей от мнения, как многочисленной родни, так и просто окружающих. То, что будет происходить между мужчиной и женщиной, перестанет быть событием клановым, оно станет событием личным, и, в этом смысле, менее унылым (кроме всего прочего, не будет страха, что это обязательно на всю оставшуюся жизнь).  И в этом будущем, наши свободные молодые – когда это будет?! – освободятся от гнёта наших сегодняшних свадеб в наших сегодняшних Домах Радости («Шадлыг эви»). А пока.. пока наши беспросветно-унылые «Шадлыг эви», количество которых продолжает расти, изощряются всё больше и больше в выколачивании денег у населения, ловко используя его зомбированность псевдо традициями.

Теперь я могу сказать, что множество нуклеарных семей, в которых Жена выдвинется на первый план, рано или поздно, перестанут апеллировать к традициям, к «старшим», к «аксакккалам», которые якобы наделены особой мудростью. Хотя мудрость эта, в конечном итоге сводится к тому, что мужчина, муж, всегда прав, ему всё позволено, а женщина, жена, должна знать своё место.

А если в этом будущем между мужем и женой будут возникать конфликты (а они неизбежны там, где сталкиваются две психологические бездны, к тому же априори отягощённые опытом своих семей), то они в одних случаях будут находить способ непосредственно обсуждать собственные проблемы, в других обращаться к психотерапевтам и психоаналитикам, в третьих (ничего страшного, для детей это со временем перестанет быть пыткой и трагедией) к юридически-правовым институтам, осуществляющим развод.

А всё это вместе, возможно только там, где сложились нормальные социальные институты. И гражданское общество, как один из его главных атрибутов.

И тогда – и только тогда – мы, наконец, придумаем слово жена.  И вся наша свадебная бизнес-индустрия, включая множество «Шадлыг эви», потерпит полное банкротство. И рухнет в одночасье.

ЖЕНА КАК ИСПЫТАНИЕ ДЛЯ МУЖЧИНЫ

Выше я говорил о разрыве с матерью, как единственной гарантии  будущей полноценной любви. Физиолог Энвер Меликов как-то в разговоре со мной сказал, что наши мужчины боятся разорвать связь с материнской плацентой. Если принять «плаценту» за метафору, то отнесём к ней любые формы покровительства и патернализма, включая наше доморощённое «дайы». Аналогичная «плацента» сохраняется и в традиционной многопоколенной семье, в которой главенствует традиция. Всегда сохраняется возможность к чему-то или к кому-то прислониться, за кого-то спрятаться, в случае чего, кому-то пожаловаться. Во всех случаях главное не брать на себя всю полноту ответственности.

В нуклеарной семье, не столько в значении посттрадиционной, сколько в значении городской, урбанистической, подобное становится невозможным. Семья ведь не просто суживается, не просто требует отселения, она постепенно освобождается от атавистических (второстепенных, отвлекающих, размывающих) связей. Меняется социальная функция семьи в обществе, меняются личностные отношения мужчины и женщины, мужа и жены. Они, несущие в себе родимые «пятна» прошлых традиционных семей, должны найти в себе мужество (мужество «быть»), чтобы начать всё с нуля, отодвинуть прошлое до степени того же ehtiramа, не позволяя ему, прошлому, серьёзно вмешиваться в их жизнь. Культивируемое в западном сознании, почти императивное, «мысленно убей своего отца», совершенно не означает открытую враждебность между отцом и сыном, а только необходимость освобождения от власти отца, чтобы построить собственную независимую жизнь, тем более в изменяющихся от одного поколения к другому обстоятельствах жизни.

…Можно привести множество примеров из западной интеллектуальной мысли и художественной литературы, которые сформировали подобное сознание. Одно из самых пронзительных, в этом ряду, письмо Ф. Кафки к отцу, в котором он признаётся в своём постоянном страхе перед отцом и его последствиях для него в будущем. Письмо Ф. Кафки, наряду с другими произведениями, как художественными, так и интеллектуально-теоретическими, сыграло огромную роль в понимании того, как опасно строить взаимоотношения людей, как в обществе, так и в семье, на страхе. Думаю, что в проекции на это письмо можно многое понять не только во взаимоотношениях наших отцов и сыновей, но и в целом, в наших доморощённых нравах. Достаточно сказать о широко распространённом убеждении наших людей в том, что мы относимся к категории «гылындж мусульман» (не понятно только все мусульмане такие, или только мы, современные азербайджанцы). Но никто при этом не задаётся вопросом, чем мы принципиально отличаемся от других нормальных людей в цивилизованных странах, во-первых, как может нормальный человек жить в постоянном страхе, в постоянной задавленности страхом, во-вторых, и, наконец, в-третьих, не задаваться вопросом, а в чьих руках будет дубинка («гылындж»). И самое страшное, что это гнусное убеждение в том, что нас надо обязательно бить по голове, не вызывает даже мало-мальских возражений, многих, казалось бы, нормальных людей…

Подлинная нуклеарная семья, с независимыми ролями мужчины и женщины, возможна там и только там, где и мужчина, и женщина способны преодолеть своё «несовершеннолетие» (позволю себе воспользоваться кантовской метафорой, которую он относит к переходу к Просвещению, как, прежде всего, к отказу от опоры на авторитеты), а это, кроме всего прочего, означает, что они готовы отказаться от постоянного пресса традиций.  Новые роли мужчины и женщины, в полной мере способны раскрыться только там, где место традиции в широком значении этого слова, заменят безличные социальные институты. И важным компонентом этих новых «ролей», станет гражданское общество с его атомарностью и огромными потенциальным возможностями, чтобы из этой «атомарности» в каждый момент времени складывались те или иные гибкие общественные образования.

Конечно, этот «переход» труден не только для мужчины, но и для женщины, он отягощён привычками, стереотипами (назовём их «ловушками сознания»), но, на мой взгляд, этот «переход» наиболее труден и драматичен  именно для азербайджанского мужчины, который в большей степени несёт в себе родимые «пятна» прошлого и в меньшей степени готов с ними расстаться. В нему в большей степени относятся слова мудрого М. Хайдеггера о «безличных “людях” (das Man), которые «орудуют в нас и через нас вместо нас», и, по мнению которого, «смешанное из малодушия и заносчивости бегство в традицию не способно, взятое самом по себе, кроме страусиной слепоты перед историческим моментом, понять свою эпоху» (звучит как обвинительный приговор, едва ли не для каждого  из нас).

Но это испытание, не только в общей задаче, не только в установке, не только в концепции, в философии и прочем, прочем, это испытание в самом понимании ценности каждодневной жизни, это убеждение, решимость наполнить эту общую задачу, установку, концепцию, философии «энергией» повседневности. «Люди, когда у них перестаёт хватать силы для мысли, начинают заниматься тенью мысли – практикой» - говорил Плотин. В нашем случае, когда у мужчин, мужей, не хватает решимости, силы для полноты «бытийствования» в нуклеарной семье, они убегают в «тень жизни», в мужское застолье, в мужскую стаю, или другие, аналогичные способы «убегания». «Убегания» ещё и от того, что я бы назвал микромгновениями жизни, в которых только и проявляется полнота бытийствования в нуклеарной семье.

Теперь я могу вновь повторить, что жена в широком значении этого слова, это не просто «вторая половина», это свидетельство присутствия в жизни не в риторическом, а в каждодневном её значении, жизни, которая по своему определению состоит из микромгновений жизни. Здесь тысячи и тысячи вариантов (позволю себе не согласиться с Львом Толстым, все семьи, как счастливые, так и несчастливые, не похожи друг на друга, но в нашем, азербайджанском варианте, не похожи, в смыслы, уникальны, неожиданны, именно счастливые семьи) но во всех случаях «счастливость» или «несчастливость» проявляется именно в «энергии» микромгновений жизни. Вот эти микромгновения, лишившиеся или изначально лишённые «энергии», становятся опостылевшими, опостылевшими настолько, что хочется убегать и убегать к мужскому застолью, к любовнице, к чёрту, к дьяволу, но если в этих повторяющихся микромгновениях жизни сохраняется (или обнаруживается) «энергия», то вдруг открывается («может открыться») некий неожиданный «просвет бытия»

…признаюсь, не будучи оригинальным мыслителем, попадаю под влияние более сильных умов, поэтому, случайно или не случайно, в настоящем тексте, вновь и вновь возникает фигура М. Хайдеггера. Так, невольно, вслед за М. Хайдеггером, возвращаюсь к его интерпретации древнегреческой а-летейя, непотаённое, что уже есть, но вдруг открывается в некоем просвете бытия, в просвете света бытия.

Можно сказать иначе (вновь по М. Хайдеггеру), осознаём мы это или не осознаём, среди повторяющихся микромгновений жизни вдруг возникает «восприятие бьющегося сердца времени» и «философия, обнаруживая во времени смысл бытия, может обострить наше восприятие бьющегося сердца времени – мига»…

Не будем спорить, что раньше курица или яйцо, что раньше миг, микромгновения жизни, или обнаруживаемый смысл бытия, существует ли исходная концептуальная установка или о ней мы узнаём post, после того как проживаем микромгновения жизни, через рефлексию над ними. Именно потому, что неизвестно, что раньше курица или яйцо, на мой взгляд, не следует разделять бытовые, низкие кухонные микромгновения, и внебытовые, высокие, гостиные, напротив, полнота мига должна обнаруживаться в самых обыкновенных, самых обыденных, кухонно-прекухонных состояниях (в тех же, вновь и вновь повторяемых словах, «налить тебе чай?», «включи, пожалуйста, телевизор», несть им числа).

В этих состояниях, в этих словах будто включается (или не включается) невидимый счётчик, и возникает нечто подобное древнегреческой «алетейи», просвет каждодневного бытия. Речь идёт не о миге высокого блаженства («остановись мгновение, ты прекрасно», подходит, скорее, для любви, а не для повседневной жизни), оно принципиально не может остановиться, иначе оно потеряет свою магию, свою обыденность, но может быть, подспудно, бессознательно, мы останавливаем этот миг, чтобы запечатлеть не столько его «прекрасность», сколько его полнейшее спокойствие, отрешённость, близкую к буддийской нирване. Попросту говоря, это и есть жизнь, со своими приливами и отливами, со своими всплесками и замираниями, и своим возможным, высоким мигом. Если повезёт (в этом «повезёт» прячется и исходная установка, и потенциальная решимость, но никак не какие-либо предустановления свыше, исключающие «свободу воли»), то эти микромгновения дадут новый стимул, чтобы спокойно выйти в такой неравновесный, дисгармоничный Большой мир. Если повезёт, то эти микромгновения станут главным человеческим пристанищем, надёжной обителью Души и Духа, и, тем самым, дадут новый стимул к творчеству. Если повезёт, то эти микромгновения жизни, в конечном счёте, и позволяет реализовать то, что можно назвать судьбой человека, в том значении, в каком мы сами создаём свою судьбу, т.е. в значении отличном от Рок, Фатум, и прочее.

Эти микромгновения, в их кажущейся обыденности, повторяемости, монотонности, и становятся, в конечном счёте, испытанием для мужчины. Испытанием на готовность к ответственности в повседневной (повторяющейся, монотонной) жизни.

Испытание женщиной, едва ли не самое главное испытание для мужчины, которое он должен принять как величайшее благо своей жизни. Если хватит на это мудрости и решимости.

ОСТАЁТСЯ СКАЗАТЬ НЕСКОЛЬКО СЛОВ О СЕБЕ

Надо ли говорить, что настоящий текст во-многом является личностным, хотя нигде не переходит грань, за которой начинается мемуарность, или просто воспоминания. В последней главке позволю себе ещё несколько личностных шагов, вплотную подойдя (но, не переступая) к грани исповедальности.

Мне недавно пришлось познакомиться, с двумя любопытными книжкам Джин Шинода Болен, юнгианского аналитика и профессора психиатрии в Килифорнийском университете Сан-Франциско: «Богини в каждой женщине», «Боги в каждом мужчине». Идея книги заключается в том, что есть архетипы, управляющие жизнью женщин и мужчин. Эти архетипы наиболее полно воплощены в древнегреческих богах и богинях. Так вот, познавая архетипы древнегреческих богов и богинь, можно более или менее ясно увидеть, на кого мы похожи от  рождения, кем пытаемся стать, что не приемлем в себе, что в результате получается и т.п.

Конечно, книгу Джин Шинода Болен, как и, в целом, аналитическую психологию      К. Г. Юнга, не следует принимать за «истину в последней инстанции», но она, несомненно, содержит в себе огромный креативный потенциал, и, в этом смысле, углубляет (и «утончает») наши представления о нас самих, о человеке вообще, о мужчине и женщине, в частности.

Так вот, в свете этой книги я вновь задумался о том, на кого из древнегреческих богов, более или менее, похож (в этой «похожести» нет ничего от избранничества, просто обычная психологическая классификация), чего во мне нет, что по жизни было неприемлемым, что в результате получилось.

Прежде всего, наткнулся на архетип, связанный с Аполлоном. В обыденном сознании, Аполлон, прежде всего, бог красоты, я говорю принципиально не об этом, даже комплексы подобные мне чужды. И не в значении Аполлона как бога солнца, искусств (особенно музыки), пророчества, стрельбы из лука, любимого сына, законодателя и карателя, покровителя медицины, защитника пастухов, и пр., и пр. И даже не в смысле таких эпитетов, как «яркий», «сияющий», «чистый». Что же остаётся? А остаётся, на мой взгляд, самое главное, что и получило распространение не столько как образ Аполлона, сколько как «аполлонического», в значении гармоничного, спокойного, уравновешенного, облагороженного, а также в значении порядка и максимальной предсказуемости любых намерений и поступков человека. Всего того, что в том же древнегреческом сознании является антиподом «дионисийского», как экстатического, безудержного, вакхического. Слишком мало во мне сил и энергии (витальности), что осмелиться на дионисийское, всё, что связано с этим архетипом, буря, натиск, бесшабашность, оргийность,  меня пугает.

Как мне представляется, к «аполлоническому» во мне следует прибавить архетип Гефеста, не в смысле ремесленника и изобретателя, и не в смысле лукавого шута, умеющего превращать в своеобразный бурлеск даже собственное уродство, а, прежде всего, в значении затворника и трудоголика.

Возможно, для полноты картины, следует добавить и нечто от архетипов других богов, (чуть-чуть архетип Гадеса) но куда легче сказать, что не приемлю, и что не могло получиться, как бы я не пытался этого достичь. Это, прежде всего, архетип Зевса, который воплощает в себе царство воли и власти, и архетип Ареса, как воина, танцора и  любовника.

Но, при всём при этом, следует принять во внимание, что «аполлоническое» и «дионисийское» являются у древних греков не только антиподами, но и противоположными сторонами одной медали, дотронься до аполлонически невозмутимой древнегреческой скульптуры, обнаружится дионисийские экстаз и оргийность. Или можно сказать и по-другому, «аполлоническое» существует не само по себе, не как обрамление полого сосуда, не как пустая, внешняя облагороженность, не как порядок, лишённый внутренней энергии, не как музыка, в которой отсутствуют диссонансы, а как некий предел, некая гармонизация, некая оформленность «дионисийского»

Так вот, как мне представляется, оставаясь на позициях «аполлонического», я готов к восприятию  другой его стороны «дионисийского», пониманию бездны, великих страстей и пр., пр.  Но только к пониманию, или только к созерцанию. Даже если окажется, что в реальности не выдержу, сломаюсь, сдамся.

Вот поэтому, с какого-то времени почувствовал себя феминистом, не в банальном значении прав женщины, а в понимании того, что в архетипическом женщины больше «дионисийского». И в зависимости от того, как на это посмотреть, это может пугать, особенно если относишься к женщине, как к собственности, а может вызывать восторг от вечного удивления, вечной неожиданности, вечно непредсказуемости.

Благородный мужчина может сказать женщине, что готов её простить. Я готов пойти дальше  - хочу её понять.

В этом вечном стремлении к постижению другого человека как женщины, её бездны, её внутренней экспрессии, её, в каком-то смысле неведомой мне силы, и есть моя исповедальность, до той грани, до которой способен дойти.

И именно по этим причинам, этот очерк (можно придумать и иное жанровое определение) посвящён женщине как жене.

И этим определяется его посвящение.

ПОСЛЕДНИЕ ЗАМЕЧАНИЯ

Чтобы быть правильно понятым, замечу, на что мой текст не может претендовать и в каком смысле его не следует интерпретировать.

Повторюсь, что это не научный текст, его не следует относить ни к области психологии (социальной психологии), ни к области психиатрии, ни психоаналитики.

Далее, настоящий текст не имеет моризаторского аспекта, он не является прямым или скрытым опровержением того, что мы привыкли называть «ментальностью». Он скорее относится к онто-логии, имея в виду ту бытийную реальность, в которой мы живём. Которая, пока проступает не столь явно, зреет подспудно, но рано или поздно заявит о себе, поскольку мы живём не просто в урбанистическом пространстве, но в урбанистическом пространстве в эпоху глобализации, массовых коммуникаций и Интернета.  В этом смысле, для логики настоящего текста нет разницы между браком официальным и гражданским. Думаю, в самом ближайшем будущем эта граница будет всё больше размываться, привилегии официального брака с лёгкостью будут распространены и на гражданский брак, и тем самым будут окончательно похоронена наша свадебная индустрия, продолжающая зомбировать наше население, претендуя на национальные традиции.

Рахман Бадалов

Kultura.Az