28

Эстель с улыбкой провожала взглядом русских, выходящих из её собственного ювелирного магазина. Парень, который сопровождал их, вероятно переводчик, довольно сносно говорил по-каталонски. Пока посетители выбирали драгоценности (судя по покупкам, деньги у них водились), он с кем-то переговорил по-французски, потом по-английски. Как сказал Эльмир —так звали переводчика — он ещё плюс ко всему играет в довольно-таки известном джаз-клубе Барселоны.

— Неплохо на сегодня, учитывая, что сейчас с туристами не густо. Уже девять. Закрою магазин. Поеду-ка я в любимый ресторанчик. Никого не хочу сегодня видеть — устала. Поеду одна, — решила Эстель. За ужином она вспоминала свою недавнюю поездку на Кубу, эту бедную страну, которая встретила её нескончаемой сальсой красочного карнавала. Можно ли было назвать поездку удачной? Как знать… Всё было замечательно, кроме одного: она отправилась на Кубу, чтобы увидеть чудо. Однажды во сне Эстель услышала, что ей нужно поехать на Кубу, чтобы найти художника, который расписывает стены храма святой Марии в Камагуэе. Так она и сделала. Она нашла художника, и он даже пообещал ей, что чудо когда-нибудь обязательно произойдёт. Как же Эстель удивилась, услышав в конце отказ.

У него в комнатушке стоял старинный клавесин. Эстель уже пять лет как училась в консерватории игре на клавесине. Она по просьбе художника сыграла ему. Когда они прощались, художник ещё раз извинившись, попросил не огорчаться. Он сказал, что Чудо произойдёт, и она обязательно узнает, когда и как.

— Произойдёт чудо на твоей родине, — сказал художник.

— А как же Камагуэй? — спросила тогда Эстель.

На что художник, опустив голову, ответил, что он не может взять её с собой. Вот и всё. Потом они попрощались.
Эстель заказала чай. Это само по себе её весьма удивило, ведь она не особо любила чай, но в этот вечер почему-то захотелось. Зазвонил её мобильный.

Это была Монсеррат, её школьная подруга.

Поговорив с ней и договорившись о встрече на следующий день, она узнала, что к Монсеррат приехал Жан Луи, друг из Франции. Оказалось, что они хотят поехать в монастырь Монсеррат и приглашают Эстель составить им компанию.

— «Почему бы и нет!» — подумала про себя Эстель и охотно согласилась.

После разговора с Монсеррат Эстель ощутила какое-то щемящее чувство в груди. Это была не боль и не дискомфорт, а что-то такое, словно напоминающее утренний бриз — расслабляющий, пьянящий и чем-то тревожащий сердце. А ещё она почувствовала чьё-то присутствие. Совсем рядом. Настолько близко, что было слышно чьё-то дыхание. Этот кто-то дышал таинственностью и неизвестностью.

Что она ощущала в этот момент? Ей показалось, что кто-то испытывает страстные чувства по отношению к ней — всепоглощающую любовь. Это было настолько страстное чувство, что Эстель стало не по себе. Неужели она опьянела от бокала белого вина? Она подозвала официанта, чтобы оплатить ужин.

Эстель открыла входную дверь. Навстречу выбежали две собаки — синеглазый хаски и бельгийская овчарка.

— Соскучились, родные! Я тоже. Сейчас переоденусь, и пойдём гулять.

Она вместе с визжащими от счастья псами зашла в столовую, включила торшер и опешила. Рядом с её пианино стоял настоящий клавесин. Клавесин, о котором она мечтала столько лет. Но это ещё не всё. Сквозь зазоры крышки пробивался фиолетовый свет. Эстель подошла к инструменту. Не отрывая взгляда от этого света, погладила клавесин и провела рукой по клавишам. Подняла крышку. На струнах лежало огромное светящееся перо. «Это произошло! Художник из Камагуэя был прав!» — прошептала Эстель.

 

29

Дель брёл по улицам сонного Парижа. Французы, обнявшись, заснули на скамейке. А он ушёл. Воскресенье. Раннее летнее утро. Кто-то где-то вопил гимн Советского Союза. Вначале Дель решил, что пора в психушку, но вопль продолжался и слышался всё отчётливее.

— Нет, всё-таки кто-то уже с утра веселится, в отличие от меня, — подумал он, трясущейся рукой опуская бутылку из-под виски на тротуар. Он подошёл к такси. Водитель такси с наколотым скорпионом на плече, свесив одну ногу из машины, брал аккорды на гитаре, что-то напевая.

 — Где можно купить выпить? — спросил Дель.

 Шофёр нехотя поднял голову, ничего не ответил, снова принялся играть на гитаре.

 — А до Барселоны довезёшь?

Таксишник недовольно посмотрел на Деля:

— Тебе действительно стоит что-нибудь выпить и лечь спать. Голова болит?

— Как будто клещами сжали. Язык еле двигается. Не видишь, что ли?.. Вот, смотри, что творится. — Дель еле вытянул руки, которые тряслись так же, как и тело.

Его всего трясло.

 — Только на бензоколонке.

 — О’кей, едем в Барселону. На первой же бензоколонке останови, куплю выпить.

 — Слушай, если ты хочешь, чтобы я тебе помог, прекрати нести глупости. А нет — иди дальше, не мешай мне.

 — А можно хотя бы на твоей гитаре сыграть?

Француз помедлил, взглянул на него, потом вздохнул и протянул гитару, от которой тянулся шнур к акустической колонке с усилителем. Колонка лежала на переднем сидении рядом с водителем. На том самом сидении, на которое парижские таксисты не сажают пассажиров.

— Теперь понятно — они никому не разрешают там садиться, потому что кладут на это сидение акустические колонки, — подумал Дель. Он начал играть, сперва будто пробуя струны, потом всё увереннее и увереннее. Он вспомнил всё, хотя и не играл уже много лет. Гитара снова стала с ним одним целым. Пальцы сами по себе утонули в соло. Таксишник аж подскочил на сидении от удивления, прибавил звук усилителя и замер.

Дель начал блюзом Скотта Хендерсона[1], потом перешёл на мотивы Джо Сатриани[2], а закончил собственной бешеной импровизацией из смеси джаз-рока с мугамом. Когда Дель протянул гитару хозяину, тот зааплодировал, рассмеялся и сказал:

— Садись, поехали в твою Барселону — через бензозаправку. А ты профессионал! Как тебя зовут?

Дель представился и спросил: 

— А тебя?

— Жан-Луи. Ты где так играть научился?

— Да в городе одном, иллюзорном.

— Как это — иллюзорном?

— А вот так, — Дель развёл руками, которые опять тряслись, — и все мы не более, чем иллюзия. Поехали за виски, а то один из этих самых фантомов сейчас отдаст концы.

 

30

Жан-Луи ориентировался только по двум красным габаритным огонькам трейлера, который, должно быть, ехал впереди. Должно быть — потому, что кроме этих двух красных огоньков ничего не было видно. Жан-Луи был рад, что не поменял машину, хоть она и была не первой свежести — пятнадцатилетний мерседес класса Е. Ему предложили неплохую сумму за автомобиль, но он — не потому, что не хотел, а просто от лени — никак не мог перезвонить, чтобы точно договориться о деталях. И сейчас та самая машина плыла в грязевом море где-то на юге Франции, недалеко от границы с Испанией. Она была довольно тяжёлой, что придавало ей столь нужную в этом потоке устойчивость. Автомобиль раскачивало, но не сносило потоками воды и грязи, которые хлестали по нему со всех сторон.

Торнадо налетел внезапно. Всё кругом закружилось-завертелось. Потом с неба полил дождь из грязи и быстро превратился в это самое море, по которому и рулил Жан-Луи. Рядом с ним проплыла какая-то малолитражка, неуклюже во что-то уткнулась, кувыркнувшись, унеслась вместе с потоком. Красные огоньки впереди начали мерцать, потому что грязевой ливень усилился, и «дворник» еле успевал смывать грязь с лобового стекла.

Жан-Луи прибавил звук магнитофона. Рок помог ему собраться, не отпустить в отчаянии баранку и не предоставить себя воле случая. Рок всегда будоражил его как крепкий кофе, пробуждал в нём бойца, заглушал страх. Жан-Луи ехал в Барселону. В Барселоне он собирался повидаться с подружкой, поваляться пару дней на пляже. Причём решение о поездке в Барселону он принял совершенно спонтанно. Ранним воскресным утром, когда играл на гитаре в Париже и когда познакомился с гитаристом из иллюзорного, как тот выразился, города. Собственно, этот гитарист и подбил его на поездку в Барселону.

Они двинулись в путь. На бензоколонке его новый знакомый накупил бутербродов и стограммовых бутылочек виски. Они благополучно выехали на трассу, ведущую на юг Франции. Гитарист прямо из бутылок глотал виски, заедал бутербродами, рассказывал смешные истории, а ещё — обещал по приезде в Барселону устроить кутёж. Это он обещал... Но потом заснул на заднем сидении. Через некоторое время, когда Жан-Луи попросил передать ему что-нибудь пожевать — в ответ было молчание.

Жан-Луи обернулся назад, посмотрел на Деля. Тот сидел, будто застыл на месте, а рукой показывал вперёд.

— Не останавливайся, Жан-Луи. Что бы ни случилось — не останавливайся! И спасибо тебе. Мы встретимся… в монастыре Монсеррат. Если не удастся, не обижайся. Извини, что не смогли гульнуть вместе. Потом…

Потом закрутил торнадо. Жан-Луи вцепился в баранку. Он опять, но теперь уже на полную мощность врубил магнитофон. У него мелькнула мысль свернуть куда-нибудь в посёлочек — как раз впереди сквозь мутный поток виднелся указатель съезда — остановиться где-нибудь в безопасном месте, переждать весь этот конец света. Он даже взял несколько вправо для этого. Потом вспомнил слова гитариста — что бы ни случилось, не останавливайся. Он проехал, вернее, проплыл указатель и снова направил машину вслед за огоньками.

Жан-Луи вздохнул:

— Если я потеряю впереди идущий трейлер, можно будет уверенно отпускать баранку и расслабляться на сидении. Поплыву, куда суждено. Надо было сворачивать в посёлок. — Ещё ему сильно захотелось обнять свою подружку-каталонку и заснуть. Чтобы весь этот кошмар оказался не более чем сном.

Следует сказать, что его желание частично исполнилось. На следующий день на берегу моря в одном из ресторанов Барселоны он сидел со своей подружкой Монсеррат. Хорошо выспавшийся и счастливый, доедал паэлью. Рядом за столиком колоритный каталонец с усами Дон Кихота поднимал на вытянутой руке над собой стеклянную колбу. Из длинного узкого носика колбы дугой лилось вино.

— Интересно, попадёт или промахнётся? — гадал Жан-Луи. Струя направлялась несколько левее рта. — Нет, промахнулся, — решил было Жан-Луи. Но губы каталонца вдруг вытянулись вбок вместе с левым усом и втянули в себя струю красного вина. Потом ус вместе с губами вернулся на место, зато щёки энергично задвигались, полоская вино во рту. Глаза каталонца закатились от удовольствия. Он поставил колбу обратно на стол, смачно проглотил вино. Поймав взгляд Жана-Луи, он протянул ему колбу, приглашая, видимо, проделать ту же операцию. Но поскольку у Жана-Луи не было усов Дон Кихота, а также акробатически натренированных губ, он поблагодарил каталонца за любезность и отказался. И вот тут его взгляд застыл на экране телевизора, который висел прямо перед ними.

Торнадо и грязевое море не были сном. По телевизору показывали перевёрнутые автомобили, тела жертв… Взволнованная журналистка вела репортаж из небольшого посёлка, который, можно сказать, весь оказался под водой. Жан-Луи перестал жевать и завороженно уставился на экран телевизора — это был тот самый посёлок, в который он собирался свернуть. Вот только гитарист, с которым он познакомился в Париже… Который пропал из машины до начала торнадо. Был ли он на самом деле? А может, это был сон?

Он ведь задремал тогда, воскресным утром в Париже, перед тем как решил выехать в Барселону, а перед выездом — дать концерт под балконом у соседки. Она постоянно скандалила, говорила, что он мешает ей своим музицированием. Именно эта соседка пару раз ночью из-за этого полицию вызывала.

 — Неплохая получилась импровизация, — подумал он, откинув голову назад и закрыв глаза, — особенно в конце, когда восточные мотивы слились воедино с джаз-роком — так естественно, будто сами по себе… Это была великолепная кульминация.

Через несколько дней к вечеру Жан-Луи с Монсеррат поехали на север по побережью . Потому что в Барселоне было невыносимо жарко. Жан-Луи завернул в посёлок Пладжа-де-Аро, где, собственно, и жила Монсеррат. Они купили в лавке пару бутылок Риохи — Фаустино седьмой. Поставили палатку прямо на пляже, который тянулся параллельно бульвару ленивого средиземноморского городка. Проплавали остаток дня в море, назагорались вдоволь. Здесь было уже не так жарко. Но и не прохладно. Вода не была горячим бульоном, как, например, на средиземноморских пляжах Турции в жаркие дни августа, но и не такой холодной, как на севере Франции даже в самые солнечные дни. Море было просто замечательным.

К 11 вечера прямо на пляже заиграл джазовый оркестр из Барселоны. Напротив сцены, где заранее были приготовлены ряды из пластмассовых стульев, не было ни одного свободного места. Жизнь у испанцев, особенно в летние месяцы, как известно, после 8 вечера перемещается на улицу, тогда и заполняются все кафе и рестораны. Как раз после ужина каталонцы спустились с бульвара на пляж слушать блюз. Причём никого не волновало, что на следующий день надо на работу. Никого не волновало, что просыпаться будет непросто. Никому не было дела до того, что кто-то утром куда-то опоздает. Был прекрасный летний вечер. Играла великолепная музыка. Жизнь замечательна — понимали они. Об этом им рассказывала музыка и ночное море. Все были счастливы, радостны, словно сговорились просто наслаждаться каждой минутой жизни.

Те, кто помоложе, сидели и лежали, группами и в одиночку, в обнимку или, объединившись в круг, прямо у воды. По всему пляжу горели свечи. Жан-Луи, обняв Монсеррат, валялся у палатки, к пологу которой подкатывали волны. Она положила ему голову на бедро, болтала ногами в воде и смотрела на море. Он окунул голову в её волосы и спросил:

 — Вот тебя зовут Монсеррат, а я никогда не был в монастыре Монсеррат. Может, завтра махнём туда?

 — Конечно, — ответила каталонка, — только я обещала завтра с подругой встретиться. С Эстель. Помнишь, я рассказывала тебе про неё. Ну, мы с ней учились в одном классе. Помнишь? Можно будет всем вместе поехать в монастырь. Как идея?

 — Замечательная идея, — сказал, потянувшись, Жан-Луи. Он протянул пустой бокал, — налей мне ещё вина, пожалуйста.

Stephen Wolf